И снова да. Если кто‑то говорит благородным голосом: “Я все понимаю, но…” — он ничего не понимает, ничегошеньки. Если кто‑то говорит: “Я вообще‑то толерантен, признаю права всех и каждого, но…” — он не признает ничьих прав, кроме своих собственных. Если кто‑то говорит: “Я тебя, конечно, люблю и все для тебя сделаю, но…” — не любит, не сделает.
Я десять лет жил в доме за городом, где туалет вечно зимой замерзал — и приходилось ходить на улицу, по сугробам и слякоти, в темноте. И мне очень хотелось думать, что я как‑то отличаюсь в лучшую сторону от тех, у кого под задницей не дыра, которую нужно крышкой от ведра прикрывать, а теплый стульчак. У меня рабоче‑крестьянская закваска. Но позже — знаете, позже ситуация с дырой поменялась, у меня появился шанс сравнить. И я понял, что страх, злость, дискомфорт не делают людей лучше. Ни на грамм. За исключением ситуации осознанного выбора этих лишений. Но я не видел ни единого человека, который сделал бы такой выбор добровольно. Вот почему я думаю, что неимущие отличаются от имущих не уровнем духовности, а лишь степенью отчаяния.